Сожженная заживо - Страница 35

— Но вы же им сказали, что девочка умрет, и что мы едем поговорить с ними об этом?

— Именно этого они и не поймут. Они ее сожгли, а тот, кто это сделал, возможно, поджидает нас за поворотом. В любом случае они скажут, что у нее загорелось платье, что она упала головой в печку! Это очень запутанное семейное дело…

Я это знала. С самого начала, вот уже дней двенадцать, мне твердят, что сожжение женщины — это сложное дело, в которое я не должна вмешиваться. Только я уже вмешалась.

— Уверяю вас, нам лучше повернуть назад…

Я подогревала храбрость моего драгоценного спутника. Без него я, возможно, все же поехала бы, но в одиночку женщине не пристало ездить в этих краях.

В конце концов, мы разыскали деревню. Отец принял нас на улице, в тени огромного дерева, перед своим домом. Я села на землю, Хассан рядом, справа от меня. Отец уселся, опираясь на ствол дерева, в обычной позе, согнув одну ногу, на которую положил свою трость. Это был маленький рыжий человек, с бледным веснушчатым лицом. Он немного напоминал альбиноса. Мать осталась стоять, прямая в своем черном платье и черной накидке на голове. Ее лицо было открыто. Это была женщина неопределенного возраста, с резкими чертами лица и жестким взглядом. Для тяжелой жизни палестинских крестьянок, полной непосильного труда, детей и рабства, это типично.

Дом был среднего размера, обычный для этого региона, правда, мы не смогли увидеть многого. Снаружи он был скрыт от посторонних глаз. Во всяком случае, хозяин не беден.

Хассан представил меня после обычного обмена приветствиями:

— Вот эта дама работает в гуманитарной организации…

И дальше беседа продолжалась в палестинском духе, между двумя мужчинами:

— Как стада?.. Каковы виды на урожай?.. Как идет торговля?..

— Погода плохая… зима начинается, да и израильтяне создают массу проблем…

Довольно долго разговаривали о погоде и дождях, прежде чем приступили к цели нашего визита. Поскольку отец не говорил о своей дочери, значит, и Хассан о ней не заговаривал, тем более я. Нам предложили чаю. Поскольку я иностранка, приехавшая в гости, я не могла отказаться от гостеприимства. И вот уже пора уезжать. Попрощались.

— Мы приедем к вам еще раз…

Не очень‑то далеко мы продвинулись, однако пришлось уезжать. Потому что начинать надо так, и мы оба об этом знали. Надо войти в доверие, чтобы нас не приняли за врагов или дознавателей, дать им время, чтобы можно было приехать снова.

И вот мы уже оказались на дороге, ведущей к городу, расположенному в сорока километрах отсюда. Я помню, что вздохнула с облегчением:

— Уф! Кажется, все прошло не так уж плохо? Можем вернуться через несколько дней.

— Вы, в самом деле, хотите вернуться?

— Да, конечно, ведь пока мы ровным счетом ничего не сделали.

— Но что вы можете им предложить? Если это деньги, то они ни к чему… не рассчитывайте на них. Честь есть честь.

— Я буду упирать на тот факт, что она умирает. К сожалению, это правда, вы мне сами это говорили…

— Без срочного лечения, а срочность уже давно миновала, в самом деле, ее шансы уже ничтожны.

— Тогда, поскольку она может там остаться, я скажу им, что увезу ее умирать в другое место… Возможно, это поможет им избавиться от проблем?

— Она несовершеннолетняя, и у нее нет документов, необходимо согласие родителей. Но они палец о палец не ударят, чтобы выправить бумаги. Вы ничего не сможете сделать…

— Но давайте все же приедем к ним еще раз. Когда вы им позвоните по арабскому телефону?

— Через несколько дней, дайте мне время…

Только у маленькой Суад совсем не оставалось времени. Но Хассан был настоящим волшебным доктором. У него была работа в госпитале, семья, и тот простой факт, что он вмешался в преступление во имя чести, мог навлечь на него серьезные неприятности. Я все больше и больше понимала это и уважала его осторожность. Преодолеть подобные запреты, попытаться их обойти — все это было внове для меня, и я погрузилась в эту затею со всей своей энергией. Но именно Хассан связывался с деревней, предупреждая о наших визитах, и я прекрасно представляла, каково ему приходилось…

Суад умрет

— Мой брат очень добрый. Он попытался принести мне бананы, а доктор велел ему больше не приходить.

— А кто с тобой это сделал?

— Это Хуссейн, муж моей старшей сестры. А мать принесла мне яд в стакане…

Я уже знала немного больше об истории Суад. Она уже говорила лучше, но условия в этом госпитале были ужасны для нее. Ее вымыли один раз, держа за остатки волос на голове. Ожоги воспалялись, сочились и кровоточили постоянно. Я разглядела верхнюю часть ее тела: голова была склонена на грудь, как при молитве, так как подбородок прикипел к груди. Она не могла шевельнуть руками. Нефть или бензин были вылиты ей сверху на голову. Огонь спускался на шею, уши, по спине, рукам и верхней части груди. Она была скрючена, как какая‑то странная мумия, вероятно, еще тогда, когда ее транспортировали, и до сих пор была в том же состоянии, уже более двух недель. Не считая родов в полукоматозном состоянии и ребенка, который исчез. Скорее всего, социальные службы поместили его в какой‑нибудь сиротский приют, но куда именно? Мне очень хорошо известно будущее, которое ждет этих незаконнорожденных детей. Оно безнадежно.

Мой план был безумным. В первую очередь я хотела перевезти ее в Вифлеем — город, находившийся в то время под контролем израильтян, куда имели доступ, как я, так и она. Несложно перевезти ее в другой город. Я определенно знала, что там не было необходимых средств для пораженных обширными ожогами. Это был только промежуточный этап. Но в Вифлееме можно было получить хотя бы минимальное базовое лечение. И третья фаза моего плана: отъезд в Европу с согласия организации «Земля людей», которую я еще не запрашивала. Не говоря уже о ребенке, которого я тоже намеревалась разыскать между делом.