Сожженная заживо - Страница 57

На платформе вокзала Летиция мне сказала:

— Никогда еще ни с кем я не чувствовала себя так хорошо, как с Маруаном.

А Надя добавила:

— И я тоже…

— Я хотела бы пойти ночевать к Маруану и его подружке, а завтра утром мы бы вместе позавтракали, а потом мы бы сели на поезд и вернулись домой!

— Нет, Летиция, мы пойдем домой, нас ведь папа ждет.

— Он очень симпатичный, мама, он мне, правда, очень понравился! Он такой милый, такой красивый… Какой же он красивый, мамочка!

Вслед за ней ко мне прилипла Надя:

— А когда мы его снова увидим, мама?

— Может быть, завтра или послезавтра. Мама все устроит, ты увидишь.

— Что она сказала, Надя?

— Я попросила маму, чтобы мы опять повидались с Маруаном, и она согласилась на завтра. Да мамочка? Ты согласна?

— Можете на меня рассчитывать. Мама знает, как все устроить…

Поезд уехал, я взглянула на часы, было почти два часа ночи. Час сорок восемь. Девочки бежали по платформе, посылая воздушные поцелуи. Никогда не забуду это мгновение. С тех пор, как я жила в Европе, я привыкла носить часы, и эта привычка приобрела какой‑то маниакальный характер. Моя память так часто меня подводила, когда я вспоминала о прошлом, что я тщательно отмеряла настоящее, если это было важно для меня. Как странно, что Маруан хотел вчера узнать, в котором часу он родился… Ему тоже необходимо отмечать точное время. В эту ночь я как будто видела сны, при этом не сомкнула глаз. Все, что могу извлечь из своей бедной головушки, это то, что была ночь. Я видела какой‑то электрический свет в коридоре этой проклятой больницы и врача, который уносит моего сына. Который час… это рефлекс западного человека, а у нас только мужчины имели часы. В течение двадцати лет я довольствовалась только солнцем и луной. Я скажу Маруану, что он родился в час луны.

Придя домой, я послала ему сообщение на мобильный, чтобы узнать, хорошо ли они добрались. Он ответил мне: «Спасибо, спокойной ночи и до завтра. До завтра…»

Было поздно, девочки пошли ложиться, а Антонио еще не спал.

— Ну, как все прошло, дорогая?

— Замечательно.

— Ты поговорила с девочками?

— Нет еще. Но я готова сказать им завтра. Нет причины откладывать, они тут же его полюбили. Это все же так странно… как будто они знали друг друга очень давно.

— И Маруан ничего не сказал? Даже не сделал ни малейшего намека?

— Совершенно ничего. Он был великолепен. Но странно, что и Летиция, и Надя так привязались к нему. Они просто висли на нем. Никогда они не вели себя подобным образом ни с кем из своих друзей. Никогда…

— Ты слишком переживаешь…

Я не слишком переживала, меня разбирало любопытство. Могут ли братья и сестры узнать друг друга, не зная о своем родстве? Что происходило между ними, почему это становилось таким очевидным? Появляется ли какой‑то сигнал, общий для них, о чем они даже не догадываются? Я ожидала одновременно и всего и ничего, но только не этой инстинктивной привязанности.

— Может, стоит подождать денек‑другой…

— Нет. Завтра воскресенье. Я устроюсь в кафетерии в своем бюро, там никого не будет, и спокойно поговорю с Летицией и Надей. Понадеемся на Бога, Антонио.

Кроме дочерей в моем окружении были и другие люди, соседи и особенно коллеги, с которыми я работала в бюро уже многие годы. Я обеспечивала переговоры, организовывала небольшие приемы. Там я чувствовала себя как дома, для меня очень много значило хорошее отношение моих начальников… Как представить им Маруана спустя десять лет?

Я должна была остаться наедине с девочками. Они будут судить свою мать за двадцатилетнюю ложь — женщину, которую они не знали, мать Маруана, которая прятала его все эти годы. Ту, которая любила их и защищала. Я часто говорила им, что их рождение — это счастье всей моей жизни. Как же они воспримут то, что рождение Маруана было таким кошмаром, что я даже никогда о нем не говорила?

На следующее утро около девяти часов мы поднялись, как обычно по воскресеньям.

— Я приготовлю тебе кофе, мамочка?

— С удовольствием.

Это был наш утренний ритуал, и я всегда отвечала «с удовольствием». Я была непреклонна в вопросах вежливости и взаимного уважения. Я находила, что местные дети довольно плохо воспитаны. Они пользуются вульгарным языком, который приносят из школы, и мы с Антонио боролись с этим изо всех сил. Отец переспрашивал Летицию, если она неправильно отвечала ему. Я же получила единственное воспитание — рабское.

Летиция принесла мне кофе и стакан теплой воды. Она быстро меня поцеловала, и Надя тоже. Любви, которую я получала от них и от их отца, я не уставала удивляться каждый день, как будто ее не заслужила. Предстоящее объяснение было довольно сложным из‑за других причин, а не только из‑за моего страха встретиться с взглядом сына.

— Я хотела бы поговорить с вами об очень важных вещах.

— Давай, мамочка, говори, мы тебя слушаем.

— Нет, не здесь. Мы пойдем ко мне в бюро, в кафетерий.

— Но ты же сегодня не работаешь! О, ты знаешь, вчера вечером было так здорово! Маруан тебе больше не звонил?

— Мы вернулись поздно, должно быть, он еще спит.

Если бы это не был их брат, я бы забеспокоилась. Они как всегда болтали друг с другом, совершенно не придавая значения этому необычному разговору в бюро воскресным утром. Это я все придумываю что‑то. Они же идут с мамой, мама зачем‑то идет на работу, а потом… неважно, они же мне доверяют.

— Вчера мы провели чудесный вечер.

— А, так ты это хотела нам сказать?

— Подождите, все по порядку… Итак, вчера мы провели чудесный вечер с Маруаном, это вам говорит что‑нибудь? Маруан — это вас заставляет о чем‑нибудь задуматься?