— О приятном мальчике, который жил с тобой у твоих приемных родителей, так он сказал…
— И потом он очень красивый, очень милый.
— Вас привлекло в нем именно то, что он красивый и милый?
— Всё, мама. Он выглядит очень нежным.
— Это правда… А помните, я вам говорила, что когда меня сожгли, я была беременна. Я вам про это рассказывала.
— Да, ты нам говорила…
— И этот ребенок, где он, как вы думаете?
Они смотрели на меня во все глаза с удивлением:
— Но он же не остался там, в твоей семье!
— Нет. А у вас нет никакой версии, где мог оказаться этот ребенок? Вы никогда не видели кого‑нибудь, кто мог бы быть похожим на тебя, Летиция, или на тебя, Надя? Или на меня. Кого‑нибудь, кто имел бы такой же голос, ходил бы, как я?..
— Нет, мама, уверяю тебя, что нет.
— Нет, мамочка.
Надя повторяла все, что говорила ее сестра. Обычно рупором выступала Летиция. Но вчера я заметила у Нади маленькую капельку ревности. Маруан больше смеялся с Летицией, а ею занимался чуть меньше. Она слушала меня очень внимательно и не сводила с меня глаз.
— И ты, Надя, ты тоже не знаешь?
— Нет, мама.
— Ты, Летиция, постарше, ты можешь вспомнить, ты ведь его видела у моих приемных родителей…
— Уверяю тебя, мамочка, что не помню.
— Так вот, это Маруан!
— Ах, Боже мой, это Маруан, с которым мы провели вчерашний вечер!
И они обе залились слезами.
— Это наш брат, мама! Он был в твоем животе!
— Это ваш брат, он был в моем животе, и я родила его совсем одна. Но я не оставила его там, а привезла его с собой сюда.
Теперь мне предстояло пуститься в самые трудные объяснения по поводу того, почему я его отдала на усыновление. Я тщательно подбирала слова, которые слышала когда‑то от психиатра, — «восстановить себя», «принять себя», «снова стать женщиной», «снова стать матерью»…
— И ты держала это в себе двадцать лет, мама! Почему ты не сказала нам о нем раньше?
— Вы были еще совсем крошки, и я не знала, как вы будете реагировать. Я собиралась сказать вам обо всем, когда вы повзрослеете, как рассказывала о своих шрамах… как рассказывала об огне. Это все равно, что построить дом: кирпичи кладут один за другим. А если кирпич непрочный — что произойдет? Дом разрушится. Вот и здесь то же самое. Мама хочет построить свой дом, и я думала, что чем дольше, тем он будет более прочным, более высоким, чтобы привести туда Маруана. А если не так, то мой дом рухнет, и я уже ничего не смогу сделать. Теперь вам выбирать.
— Это ведь наш брат, мамочка. Скажи ему, чтобы он жил с нами, правда, Надя? У нас есть старший брат, а я так мечтала, чтобы у меня был старший брат, я тебе всегда об этом говорила — старший брат, как у моей подруги. А теперь и у меня есть старший брат, это Маруан! Ну, правда, Надя?
— Я освобожу для него шкаф и уступлю свою кровать!
Надя никогда не давала мне даже жвачки! Она добрая девочка, но с трудом расстается со своими вещами, а для брата она на это готова!
Это удивительно — брат возник ниоткуда, а она уже все готова ему отдать…
Таким образом, доселе незнакомый старший брат вошел в нашу семью. Это оказалось так же просто, как освободить шкаф и уступить свою кровать. Скоро у нас будет новый дом, а у Маруана появится своя комната. У меня голова идет кругом от счастья. Все время они перезваниваются, ждут встреч, и я говорю себе, что скоро они, пожалуй, начнут и переругиваться. Но Маруан — старший брат, и он пользуется беспрекословным авторитетом у своих сестер:
— Летиция, не смей отвечать маме в таком тоне! Мама просит убавить громкость телевизора, значит, сделай так! Тебе повезло, что у тебя есть родители, так уважай их!
— Ну ладно, извини меня, больше так не буду, обещаю…
— Я пришел сюда не для того, чтобы с вами ругаться, но мама с папой оба работают. А что это за беспорядок в комнате?
— Мы тоже в школе не дурака валяли, ты ведь пришел раньше нас! Ты знаешь, что это такое!
— Да, правда, но это не причина так относиться к родителям.
Как‑то раз Маруан отвел меня в сторонку:
— Мама? Антонио не раздражает, что я командую девочками?
— Антонио считает, что ты все правильно делаешь.
— А то я боюсь, что он мне однажды скажет: «Занимайся своими делами, это мои дочери…»
Но Антонио так не поступил. И это очень благородно с его стороны. Напротив, он был весьма рад поделиться частью своих властных полномочий. Причем самое замечательное то, что девочки охотнее подчинялись старшему брату, чем мне или Антонио… С нами они спорили, могли хлопнуть дверью, но с Маруаном этого не допускали. Частенько я говорила себе: «Лишь бы это продолжалось подольше…»
Иногда, правда, наступали некоторые напряженные моменты. Летиция пришла ко мне в постель, в поисках заступничества:
— Он меня раздражает!
— Но он прав, так же как и папа прав. Ты отвечаешь невежливо…
— Почему он говорит, что уйдет, если мы его не будем слушаться? И что он пришел сюда не для того, чтобы нас ругать?..
— И это нормально. Маруану не повезло так, как тебе, у него в жизни были трудные времена, о которых ты даже представления не имеешь. И родителей он очень ценит. Ведь с ним рядом не было мамы, ты это понимаешь?
Если бы только я могла освободиться от чувства вины, которое всплывало на поверхность слишком часто… Если бы я могла сменить кожу… Я сказала Маруану, что приняла решение описать нашу историю в книге, если он согласится на это.
— Это будет что‑то вроде нашего семейного альбома. И свидетельством о преступлении во имя чести.